Государство и колбаса. Русская квадратура

Всё экспертно-политическое сообщество России делится на две большие идейно враждующие группы.

Представители одной из этих групп с большей или меньшей прямотой говорят о том, что Российское государство имеет вполне ясные и очевидные обязательства перед русской нацией, ради которой, собственно, это государство и существует, и что оно должно обеспечивать безопасность, порядок, достаток и культурное и духовное развитие этой нации. Представители этой группы могут серьезно расходиться в частностях, но в главном они едины.

Вторая группа подобна морю великому и пространному, тамо же гади, им же несть числа, формы и вида. Тут в одном ряду можно найти ультралибералов, православствующих монархистов, леваков, ультраправых, троцкистов, отзовистов и ликвидаторов — кого только не.

Позиция: «сытым быть вредно, лучше русским поголодать» является одной из форм рессентиментного сознания

Всё это разнообразие форм жизни объединяет только одно — в центре их деятельности стоит изобретение и изложение весьма красноречивых аргументов в пользу того, почему государство Российское не должно выполнять своих обязательств перед русской нацией.

Чего тут только не услышишь — одни говорят, что нет государства и поэтому исполнять некому, другие говорят, что нет нации, поэтому исполнять не перед кем, третьи говорят, что никто никому ничего не должен, а столоначальники существуют не ради практических целей общества, а попущением Божиим.

Скрытых и явных апологий чиновничьей лени, воровства и хамства так много, что диву даются, кажется, сами чиновники (которые не при исполнении бывают не лишены ни совести, ни вкуса).

Но даже в этом море попадаются исключительные по своей красоте экземпляры. Так, недавно мне пришлось встретиться с мнением, что националисты, говорящие о том, что государство должно обеспечить нации пропитание — суть либералы-гайдаристы, и что мысль о том, что людям надо есть и иногда желательно есть вкусно — ересь, враждебная едва ли не самому русскому духу.

Дальше шло невероятное в своей инфернальной красоте рассуждение о вреде еды: «Когда человек начинает есть вкусное, он превращается в скота. История показала. Многие европейцы и американцы уже очень близки к состоянию скотов. Русским тяжелее, они максималисты, поэтому среди русских встречаются как самые аскетичные святые, так и самые развратные проститутки».

По сути, конечно, эта философия представляет собой довольно неумелое переложение на идеалистический язык философии самой коррумпированной и беззастенчивой части чиновничества, отвечающего на все претензии голодных пенсионеров, матерей, оставшихся без детсадов, рабочих, кинутых на зарплату: «Жрать захотели? Детсадов захотели? Отдохнуть захотели? НЕ ПОЛОЖЕНО!!! [Cами все сожрем, нам не хватает]». И вот рядом с оголодавшими озлобленными людьми вертится такой Табаки и орет: «Да-с! Да-с! Не положено-с! Ишь чего захотели! Либерализьмус! Каждому сто поклонов у старца-с!».  

РЕССЕНТИМЕНТ

День же начал склоняться к вечеру. И, приступив к Нему, двенадцать говорили Ему: отпусти народ, чтобы они пошли в окрестные селения и деревни ночевать и достали пищи; потому что мы здесь в пустом месте. Но Он сказал им: вы дайте им есть. Они сказали: у нас нет более пяти хлебов и двух рыб; разве нам пойти купить пищи для всех сих людей? Ибо их было около пяти тысяч человек. Но Он сказал ученикам Своим: рассадите их рядами по пятидесяти. И сделали так, и рассадили всех. Он же, взяв пять хлебов и две рыбы и воззрев на небо, благословил их, преломил и дал ученикам, чтобы раздать народу. И ели, и насытились все; и оставшихся у них кусков набрано двенадцать коробов.

(Лк. 9:12-17)

Вопрос колбасы является для русской истории каким-то роковым. И к тому есть объективные причины. Провидение не обделило русских ни умом, ни талантом, ни военной силой, ни святостью, дало нам огромную, богатую всеми полезными ископаемыми землю... И обделило лишь пресловутой «колбасой», как в узко продовольственном смысле, так и в более широком смысле множества материальных артефактов, которые делают человеческое существование на грешной земле несколько менее болезненным и более-менее сносным.

Государство, не решающее для своих подданных вопроса о колбасе, попросту бессмысленно 

Нехватка этой «колбасы», длящаяся уже которое столетие, настолько очевидна и почти оскорбительна для русского сознания, что наряду с обычными тупыми разговорами про «сраную Рашку» и прочими примитивными местечковыми мерзостями не могла, в числе прочего, не породить и рессентимента. То есть очень специфической псевдоморальной позиции, при которой тот, кто не обладает неким достоинством, не просто завидует обладающему или ненавидит его, но заявляет о том, что некое достоинство — вовсе даже и не достоинство, а напротив, недостаток. Что моральней — не иметь чего-то, чем иметь. Рессентиментное сознание приводит к утверждению, что лучше быть бедным и больным, чем сильным и здоровым.

Позиция: «сытым быть вредно, лучше русским поголодать» является одной из форм такого рессентиментного сознания. И самое отвратительное в ней — это порой сопровождающие ее псевдохристианские подсюсюкивания, не имеющие никаких обоснований ни в Ветхом, ни в Новом Завете. Достаточно вспомнить знаменитое чудо об умножении хлебов. Когда к Господу пришли ученики и рассказали о том, что пяти тысячам человек, собравшимся слушать Его в пустыне, нечего есть, Он не сообщил им, что «сытость превращает в скота», что они «Слово Божие пришли слушать, а не обжираться». Господь просто накормил этих людей, пятью хлебами и двумя рыбами «и насытились все; и оставшихся у них кусков набрано двенадцать коробов» (Лк. 9:17).

Питание, насыщение именно в христианской религии занимает такое огромное место, как ни в какой другой из мировых религий. Наша святая литургия есть не что иное, как символическая торжественная трапеза в воспоминание вполне реальной трапезы Господа на тайной вечере. И это не случайность. Писание говорит нам о том, что благословение, данное человеку при его создании было в том, чтобы плодиться, размножаться, наследовать землю и владычествовать над всякой тварью.

Оно содержало, таким образом, не только лишь духовный аспект богопознания, но и материальный аспект умножения богатства и силы в мироздании. Проклятие человека после грехопадения состояло именно в том, что сытость и достаток из Божьего дара стали для него плодом мучительного и тяжелого труда: «проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3:17-19).

Вся человеческая цивилизация — каналы, плотины и пирамиды, города и крепости, книги и пушки — в конечном счете предназначена для того, чтобы хотя бы в минимальной степени облегчить человеку несение этого бремени. И красная цена ей видна хотя бы из того, что несмотря на все усилия человеческого гения люди на земле продолжают голодать и недоедать (либо плохо и некачественно питаться, как это происходит в развитых странах, где дурное питание является замаскированной формой голода).

Хлеб и колбаса являются, конечно, не единственной и не самой онтологически важной потребностью человека. Но они (и как раз у Священного Писания, в отличие от современных публицистов, на эту тему нет никаких иллюзий) являются фундаментальной потребностью человека, без решения вопроса о которой оказывается бессмысленно говорить обо всех остальных. Государство (и любая другая социальная организация), не решающее для своих подданных вопроса о хлебе и колбасе, попросту бессмысленно и не имеет raison d`etre. 

ГОСУДАРСТВО

В год 6619 (1111). Вложил Бог Владимиру мысль в сердце понудить брата его Святополка пойти на язычников весною. Святополк же поведал дружине своей речь Владимира. Дружина же сказала: «Не время теперь губить смердов, оторвав их от пашни». И послал Святополк к Владимиру, говоря: «Нам бы следовало съехаться и подумать о том с дружиной». И сели думать в одном шатре Святополк с своею дружиною, а Владимир со своею. И сказал Святополк: «Брат, уж ты начни». И сказал Владимир: «Как я могу говорить, а против меня станет говорить твоя дружина и моя, что он хочет погубить смердов и пашню смердов. Но то мне удивительно, брат, что смердов жалеете и их коней, а не подумаете о том, что вот весной начнет смерд этот пахать на лошади той, а половчин, приехав, ударит смерда стрелой и заберет лошадь ту и жену его, и гумно его подожжет. Об этом-то почему не подумаете?». И сказала вся дружина: «Впрямь, воистину так оно и есть».

(Повесть временных лет. Перевод Д.С. Лихачева.)

Государство Российское, как и всякое другое, обязано заниматься вопросом обеспечения своих подданных хлебом и колбасой. Оно, как и всякое другое, имеет еще целый ряд не менее существенных функций — защита жизни, здоровья и безопасности подданных, обеспечение не только питания, но и экономического, социального и культурного развития образующей это государство нации. Наконец, как всякая социальная система, государство Российское довольно много усилий тратит на самоподдержание, на обеспечение собственной дееспособности.

Любое ограничение в ресурсах приводит к тому, что общество начинает пожирать само себя

Функционирование этой машины всегда и везде происходит по одним и тем же правилам — часть ресурсов с нижних уровней социальной пирамиды (питание населения, достаток обывателя и т.д.) передается на высшие (обеспечение вооруженных сил, строительство дорог и флотов, содержание весьма дорогостоящих управляющих классов — аристократии, бюрократии, монархических учреждений, Церкви). Когда ресурсы общества достаточно значительны, все это легко сделать с помощью налогов, пожертвований и прочих относительно мягких форм господства; когда общество достаточно организованно и воинственно — оно вообще может превратиться в социального хищника и содержать себя за счет соседей.

Здесь иногда возможны редкие в истории красивые примеры добровольного ограничения потребительских аппетитов общества ради высших коллективных задач. Самый красивый из них, наверное, история о том, как отцу афинской демократии Фемистоклу удалось уговорить афинян отказаться от раздела денег с лаврийских рудников между гражданами в пользу строительства флота, который одержал в итоге победу при Саламине (и, кстати сказать, принес Афинам куда больше богатств). «Но случаи такие очень редки».

Империя — это упорядоченное пространство экспансии одного из народов

Однако любое ограничение в ресурсах приводит к тому, что общество начинает пожирать само себя. Пожирание состоит в том, что носители «низших» социальных функций насильственно прикрепляются к обеспечению «высших» — с помощью рабовладения, крепостной зависимости или каких-то еще форм внеэкономического и внеполитического принуждения (последнее специально надо отметить — рабство и крепостничество являются не только «внеэкономической», но и «внеполитической» формой эксплуатации).

И вот тут мы приходим к той проблеме, которую просто для красоты и удобства можно назвать русской квадратурой. И которая состоит в следующем — большую часть своей истории Россия пыталась решить квадратуру круга со следующими вводными.

1. Плохой климат, район рискованного земледелия. Следовательно, низкий прибавочный продукт.

2. Маленькое размазанное и очень подвижное население, психологически не выносящее чрезмерного кучкования. Следовательно, мизерные трудовые ресурсы и, опять же, низкий прибавочный продукт.

3. Внешние угрозы со всех сторон. Следовательно, высокие внеэкономические расходы — оборона и все такое прочее.

4. Высокая культура и политические амбиции. Следовательно, невозможность сдать свой суверенитет во внешнее управление или принять примитивную культурную и политическую модель и за счет этого снизить расходы.

В итоге русский социум представляет собой нечто вроде пирамиды, поставленной вместо основания на вершину, или гриба с очень тонкой ножкой и очень развесистой тяжелой шляпкой.

Факторы 3 и 4 порождают богатую, развитую, исключительно сложную социальную надстройку, нужную как для обороны и самоорганизации, так и для удовлетворения очень высокоуровневых культурных и духовных запросов русских. Факторы 1 и 2 дают очень ограниченный, очень бедный социально-экономический базис, которого, вообще говоря, не должно хватать и на вполовину менее сложную цивилизацию.

Конструкция по-своему фантасмагоричная. «Так не живут». И порождающая острое чувство когнитивного диссонанса, как у внешнего наблюдателя, так и у нас самих. Примеров создания столь высокой цивилизации в таком экстремальном холоде и неуюте попросту нет. Единственные на всей планете наши широтные соседи, скандинавы, почти не сталкивались с внешней угрозой (правда, для этого они придумали довольно интересное решение — самим начать создавать эту угрозу первыми, чему, собственно, и были посвящены походы викингов) и при этом были крайне неустойчивы в смысле суверенитета — скандинавские королевства регулярно сдавали свой суверенитет друг другу и, чаще всего, самому южному из этих королевств, Дании, жившей уже в почти нормальной Европе.

непрерывное внешнее давление на Россию является основополагающим фактором всей русской истории

Самое смешное при этом то, что мысль «упростить конструкцию», то есть сделать верхние этажи поменьше, привести их в соответствие с нижними, кажется русскому сознанию почти оскорбительной.

Конечно, находятся чудаки и оригиналы, которые время от времени подают голос: «А давайте сдадимся Бонапарте и приобщимся к благам европейской цивилизации под жерлами парижских (берлинских, вашингтонских) пушек», или «Давайте примем ислам и цивилизационно упростимся» (а надо понять, что все исламистские симпатии части нашей образованной публики порождены именно ощущением, что верхние этажи русской цивилизации какие-то слишком обширные и уж больно давят на все здание — упростить бы). Но эти чудаки — именно маргиналы в русской среде (да и в русскоязычной тоже).

Собственно, условием приемлемости любых социальных, экономических и политических решений в России является сохранение очень высокой и сложной цивилизации, созданной тут за тысячу лет. Цивилизации, в которой есть и «Слово о полку Игореве», и «Евгений Онегин», и «Тихий Дон», и «Троица» Рублева, и «Последний день Помпеи», и башня Татлина, и «Щелкунчик», и «Электрический пес», и храм Покрова на Рву, и Адмиралтейство, и Сергий Радонежский, и Менделеев, и Гагарин (я назвал бы еще с два десятка не менее важных символических ориентиров, но, боюсь, читатель заснет на этом перечислении, которое сам может сделать не хуже меня).

В этой задаче, впрочем, ничего сверхудивительного нет. Римская империя столкнулась с похожей проблемой в II–III веках — ее культура и цивилизация были дороже, чем можно было себе позволить при тогдашнем уровне социально-экономического развития. И под тяжестью этого противоречия Рим рухнул.

Западная Европа столкнулась с аналогичной проблемой в XIV–XV веках — созданная к тому моменту сложнейшая готически-латинская культура оказалась слишком тяжелой для потерявшей значительную часть своего человеческого и материального потенциала Европы. 

Европейцам эту проблему удалось решить, причем решения искались с прямо противоположных сторон. С одной стороны, упрощение и удешевление культуры — Реформация, — решение, характерное для германских стран. С другой — поиск «внешних источников финансирования» — колониальная экспансия, характерная для стран романских и приведшая к колонизации Америки испанцами и вторжению португальцев в Индию.

Результатом, кстати сказать, оказалась гибридная и новаторская по принципам социально-экономическая система капитализма, лидерами которой оказались страны, соединившие реформационное удешевление культуры с успехами в поиске внешних колониальных источников финансирования. Однако «русская реформация», о которой так много писал В.Л.Цымбурский, не получается, точнее, ведет к извращенно-разрушительным последствиям, не к «снижению стоимости» цивилизации, а к краху целых ее участков. Поэтому нам остается либо завидовать Западу с его капитализмом и пытаться ему по-обезьяньи подражать, либо искать собственные решения, которые несовместимы ни с каким упрощением.

Условием приемлемости любых социальных, экономических и политических решений в России является сохранение очень высокой и сложной цивилизации, созданной тут за тысячу лет

Теперь скажем об имевшихся в русской истории способах решения описанной квадратуры...

Первый и самый противный, — казенное людоедство — то есть присвоение правящим классом наряду с прибавочным продуктом части необходимого (об этом много пишет А.И.Фурсов). В этом решении нет ничего специфически русского — собственно, вся история рода людского построена на формировании пирамид, в которых низшие передают часть ресурсов высшим, а высшие за это делают то, чего не могут сами с собой делать низшие (точнее, это половина истории, вторая половина состоит в том, что охамевшие обитатели высших этажей обжирают низших и нифига не делают, проматывая собранные для них крохи).

В России это решение широко распространено (крепостное право, ГУЛАГ и не только), но, на самом деле, оно крайне неустойчиво. Неустойчиво оно как потому, что очень быстро начинается падеж обобранного населения (в результате случается Голодомор и прочие кошмары, которые так ужасны именно своей незапланированностью), так и потому, что систематически поедать маленькое и достаточно мобильное население сложно. Любые же серьезные злоупотребления приводят к тому, что страну начинает сминать внешняя агрессия.

Чтобы как-то решить эту проблему, в русской истории давно уже запущен процесс, который тот же Фурсов обозначил как отделение власти от собственности. Боярство было малочисленно и богато, дворянство — побольше и бедно, чиновничество было многочисленным и нищим, номенклатура была неисчислима и, по крайней мере формально, не имела в собственности ничего. 

Этот ход позволял увеличить правящий класс, при этом не съедая страну окончательно, и особенно был успешен в случае идеологической сверхмотивации — религиозной, патриотической, идеократической при большевиках, — то есть тогда, когда можно было в единый идеологический короб сжать и элиту и народ, первых — чтобы не людоедствовали, вторых — чтобы терпели.

А вот с малейшим ослаблением этой сверхмотивации подобное ограничение потребностей элиты вызывало дикий рост коррупции, поскольку значительная часть любого правящего класса хотела урвать себе хоть что-то. Обычно именно сущую мелочь, которая, однако, досаждала людям едва ли не больше, чем масштабное воровство.

В мире нет страны, которая хотела бы завоевать и подчинить Россию и русских

Конечно, можно предположить, что вопросы с элитой, которая тупо пожирает своей народ сверхэксплуатацией, можно решить с помощью воспитания, то есть создания «спартанской» элиты, которая будет иметь аскетические потребности, высокую дисциплину, молиться, поститься и даже радио «Радонеж» считать роскошью. Проще всего сказать, что такая элита — это утопия, но это не будет справедливо. Воспитать такую элиту с высокой самодисциплиной и низкими потребностями можно. Она будет верно служить государству, не очень обижать селян и горожан, послушно идти под пули в первых рядах и вообще иметь массу полезных свойств.

Кроме одного — она будет практически полностью импонтентна в плане культурного производства. А одним из условий нашей квадратуры является как раз то, что русские — народ с большими культурными и историческими амбициями. Культура же имеет отвратительное свойство, — она самозарождается среди роскоши, грязи и даже разврата, а никак не в стерильных условиях добропорядочности и самодисциплины. Прусские юнкеры были прекрасной военно-политической элитой, но абсолютными культурными импотентами, мы сейчас говорим о великой германской культуре только потому, что пруссаки схарчили полторы сотни маленьких расхлябанных государств, в которых культура действительно расцветала.

Большинство культурных форм является продуктом именно избыточного, роскошного, демонстративного потребления. Исключением является государственная культура — то есть можно держать элиту в строгости и строить дворцы и соборы, писать иконы, но и только. Если мы хотим в копилку Пушкина, Толстого, Чайковского и т.д., то об элите, которая обладает идеальной внутренней самодисциплиной и не тратится на шампанское, баб, цыган и шоколад, придется забыть.

Можно, конечно, представить себе в качестве утопического проекта своеобразную «касталийскую» элиту, которая будет считать роскошным потреблением написание и издание книг, возведение храмов и статуй, обеспечение поэтов и т.д. Более того, в уважающей себя элите (в том числе и русской) бывают такие меценатовы кружки... Но... Переформатировать всю элиту под этот образец значит отучить ее ловить мышей. Большую часть государственных людей во все века составляют те, у кого превалирует яростное начало души, только они могут быть «стражами». А для носителей этого начала чуждо удовольствие от интеллектуальной утонченности самой по себе, то есть касталийство, а с другой стороны — для них нехарактерно и умение обращаться со средствами, присущее тем, у кого преобладает начало вожделеющее... 

Если мы хотим в копилку Пушкина, Толстого и Чайковского, то об элите, которая не тратится на шампанское, цыган и шоколад придется забыть

Хороший воин en masse (не путать с великим полководцем, который может быть и «брахманом», а не кшатрием) есть бабник, пьяница, развратник, мечущийся между полем битвы, будуаром и молельной, обожающий красивые побрякушки, нерациональные расходы и т.д.

Теперь о внешней агрессии... Именно непрерывное внешнее давление на Россию является основополагающим фактором всей русской истории. Без него проблемы с климатом и ресурсами являются техническими трудностями, с ним — тем тысячелетним «адом», в котором русским приходится непрерывно держать свой ум и при этом не отчаиваться. История больше не знает примеров развития фактически с нуля высочайшей цивилизации в условиях военно-политического давления по всем границам — на русских не нападали только белые медведи с крайнего севера, и то нет уверенности, что это навсегда.

При этом сдать суверенитет на аутсорсинг тоже не получается. По довольно банальной причине — он никому не нужен. В мире нет страны, которая хотела бы завоевать и подчинить Россию и русских.

Даже Монгольская империя и Золотая Орда, — и та не захотела покорять Россию, установив формат «зависимость+набеги», известный как Иго...

Это противоречит тому факту, что на нас постоянно нападают, однако нападают на нас из очень простого соображения — Россия мешает.

Она занимает территорию, на которой лежит что-то вкусное. Она проводит свою внешнюю политику и мешает чужим раскладам. Её можно пограбить, русских можно угнать в рабство. Но именно так — угнать, а не завоевать, ограбить, а не эксплуатировать (собственно, в этой связи не стоит удивляться мнимо иррациональному поведению постсоветской элиты, разрушающей материальные ценности, хотя, казалось бы, выгоднее было бы сделать их источником постоянного дохода — они ведут себя, как типичные завоеватели России, не имеющие ни возможности, ни желания устанавливать здесь постоянное господство).

Поэтому невозможно отдаться в нежные руки пусть западных, пусть восточных завоевателей лет на триста, отдохнуть за их пушками, отъесться, а потом закатить национально-освободительное движение и стать «как приличные люди». Если они придут, они убьют всех; кого не убьют — угонят, — им нужны географически девственные территории, никакие плоды нашего труда, как и мы сами со своей сложной и загадочной русской душею, никого из внешних не интересуют.

Ergo, сократить «верхних», урезать и экстернализовать расходы на свою государственность у русских не получится, поскольку от ликвидации государства до кладбища — пять минут дорожки. Какой бы сволочью ни показывала себя русская элита и бюрократия в известные моменты времени, эту сволочь приходится кормить и от нее что-то требовать.

Поскольку эта сволочь должна (попросту обязана, попросту у нас нет другого выхода) создавать великое, мощное в военном и политическом отношении государство, поскольку такое государство является conditio sine qua non национального выживания. Вполне закономерно и то, что это государство приобретает исключительно формат империи. 

Империя — это не много народов, сваленных в одну кучу и поставленных под охрану солдат в красивой форме. Империя — это упорядоченное пространство экспансии одного из народов.

Приобретение Российским государством именно этой формы тоже имеет свои причины, поскольку третий способ решения квадратуры, собственно, самый устойчивый, состоит в напористой внешней экспансии, попытках хотя бы часть средств на содержание «верхних» и оплату государственной машины найти не за счет самопоедания, а за счет «самоедов». Именно этому решению мы обязаны самой обширной в мире территорией. 

ошибка русской экспансионистской политики была не в том, что в слабых инвестировали, а в том, что позволяли себя «кинуть»

Тем более что нам везло, в XVI–XVII веках мы оказались на золотой жиле — пушнине, в XVIII–XIX — на золотой жиле — зерне, в XX — на золотой жиле — нефти. Ни обороноспособность, ни культурное развитие, ни хотя бы элементарная свобода от чувства голода в русской истории не были бы возможны, если бы не постоянное решение накопившихся противоречий между скудостью материальной субстанции и сложностью и высокой специализированностью социальных функций за счет расширения территории и пространства господства русского государства «по экспоненте».

Европейцам прошитого в капиталистической системе экономического, военного и культурного империализма для решения вставших перед ними «осенью средневековья» проблем вполне хватило. России собственного империализма, увы, не хватило и не хватает. Причина тут в следующем — европейцы решали проблему, как «удержать» свой довольно высокий уровень, накопленный за высокое средневековье. Россия постоянно сталкивается с необходимостью поднимать свой уровень за счет экспансии. 

Украина — попытка внаглую увести у русских из-под носа освоенное ими весьма богатое и удобное пространство

В результате чего возникает следующий глупейший парадокс русского колониализма — завоеванные русскими территории четко делились на две категории, более пригодные к эксплуатации, чем Россия, и менее пригодные к эксплуатации, чем Россия.

Русская имперская администрация старалась довольно интенсивно вкладываться в то, чтобы малопригодные территории стали более пригодными, чтобы с них действительно можно было всерьез что-то взять.

Отсюда то положение, на тему которого очень любят спекулировать наши «антиимперцы» — метрополия финансирует колонии, а не наоборот.

В значительной части случае это было связано как раз с тем, что прежде чем как-то эксплуатировать, нужно было минимально вложиться. И глупость этой политики была лишь в том, что каждый раз, будучи подтянут хотя бы до среднего уровня, тот или иной колонизированный регион немедленно пытался соскочить, вместо того чтобы «отработать вложения».

То есть ошибка русской экспансионистской политики по отношению к слабым регионам была не в том, что в слабых инвестировали, а в том, что позволяли себя «кинуть». 

А вот «соскочить» поднявшиеся регионы пытались по причине дурного примера действительно неумной политики по отношению к «сильным» регионам. Каждый раз, получив во владение такой «сильный» регион, русское имперское правительство (особенно в петровский период, с покорением богатой Казани ничего подобного не было) делало одну и ту же ошибку, оно пыталось «удержать уровень» этого региона, который был сильно выше среднероссийского.

Удержание основано было на вполне рациональной надежде, что с такого богатого региона можно будет «взять больше» (впрочем, во многих случаях переплетавшейся с европейничаньем и прочими глупостями). Однако эксплуатировать богатого может только еще более богатый. Бедный эксплуатировать богатого не может. Он может только ограбить богатого, сделав его чуть беднее, а себя чуть богаче. Собственно, так в свое время европейцы поступили с той же Бенгалией, затем с Индией в целом и попытались так же поступить с Китаем.

Русская имперская администрация старалась интенсивно вкладываться в малопригодные территории, чтобы с них действительно можно было всерьез что-то взять

Россия же не грабила Польшу, не грабила Прибалтику, не грабила Финляндию, даже Грузию, Хиву и Бухару не грабила. Вместо этого Россия из кожи вон лезла, чтобы «поддержать уровень» этих земель и не допустить их разорения.

Очень показательна была эта ошибка в отношении Прибалтики, особенно в советский период. Про отношения русских царей с остзейцами много можно сказать, но послевоенный СССР вел себя в Прибалтике попросту глупо. На этих землях почти всё создано было руками немцев, именно они создали инфраструктуру, которая позволила этому региону быть достаточно развитым и обеспеченным.

Латышей и эстонцев держали почти за бессловесный скот и это были практически неспособные к самоустроению народы (каковыми они, в общем, являются и по сей день). Когда немцев из Прибалтики вытеснили, никаких внутренних ресурсов поддерживать уровень региона попросту не было.

Но весь послевоенный период СССР прикладывал сверхусилия, чтобы Рига и Таааалллллиииииннннн выглядели образцово, чтобы прибалты светились довольством и сытостью, чтобы они производили впечатление европейцев. Заселение русскими производилось медленно и их позволяли держать как второй сорт, фактически русские должны были исполнять роль эстонцев при эстонцах, играющих роль немцев.

Очень интересный случай представляет собой Украина, — фактически попытка внаглую увести у русских из-под носа освоенное ими весьма богатое и удобное пространство и создать с нуля «привилегированных инородцев». Большую часть «Дикого поля» отняли у степняков и освоили русские. Собственно, даже и не большую часть, а всю, поскольку запорожцы не отвоевывали у татар ничего, а лишь делали на них свои грабительские набеги. Русским удалось взять те земли, на которых так много было того, чего нам по жизни не хватало — много солнца, тепла, света, возможностей жить богато.

Однако не прошло и ста лет с тех пор, как русский крестьянин (а с ним немец, серб, армянин, еврей и, конечно, малоросс) начал осваивать южные степи, как началось насаждение самозванного «свидомого украинца», который якобы имеет на эти степи законное право. Никаких исторических и геополитических оснований для этого «права» не было и нет, но попустительство этой мифологии привело к тому, к чему привело. Одну из немногих освоенных нормально и к выгоде для русских территорий попросту увели у России, украли. И вопрос о ней надо рассматривать именно в логике возвращения краденого. 

В результате этой погони за двумя зайцами — попытки удержать уровень развитых завоеванных регионов и одновременно поднять уровень неразвитых — получалось, что устойчивого решения вопроса колбасы и экспансия тоже не давала. Хотя из всех описанных решений экспансия единственная является хоть каким-то решением...

Что мы получаем в итоге?

Либо российское государство обороняет страну от внешних врагов, обеспечивает внутреннее развитие, и при этом с этой целью ест людей.

Либо оно перестает оборонять от внешних врагов, не перестав есть людей (как ситуация сложилась в недавнюю эпоху), хотя, ввиду ослабления, не всегда и не за всем может уследить.

Если оно снова начинает обороняться, то оно начинает есть людей с прежней силой, да еще и добирает, чтобы восстановить прежний уровень.

Из этих фаз народ, понятное дело, предпочитает первую, когда его едят хотя бы свои начальники, но не едят чужеземцы. Интеллигенция и прочие слои профессиональных предателей, понятное дело, предпочитают вторую, рассчитывая на выгоды от участия в оккупационной администрации. Отсюда вся дихотомия «Гайдар или Сталин» с выбором народа в пользу Сталина и интеллигенции в пользу Гайдара.

Однако этими двумя фазами дело, к счастью, не ограничивается. На самом деле реальность русской истории сложнее. Время от времени Россия перестает обороняться и начинает наступать. Начинается довольно интенсивное экспансивное расширение России и ее ресурсов (в том числе и доступа к колбасе).

И вот тут дело идет поинтересней. Первый этап расширения идет за счет довольно интенсивного внутреннего людоедства (типичный пример — Северная война). Все для фронта, все для победы.

Если победа не достигнута, то, как в случае с проигранной Ливонской войной, страну накрывает страшнейший кризис. Если же победа действительно достигнута, то наступает очень интересная фаза экспансии, когда русские действительно почти наслаждаются новообретенными ресурсами и возможностями.

Много добычи, много земли, новые приобретения еще слабо контролируются государством — по большому счету, только граница очерчена, а внутри — делай что хочешь. Эта фаза, собственно, сама благоприятная для народа, когда он максимально пользуется выгодами от Русского государства и минимально испытывает его тяготы или хотя бы когда эти тяготы сразу уравновешиваются. 

А вот дальше в фазе экспансии наступает кризис, который порождается описанной выше ошибкой, государство стремится повысить (или не уронить) эффективность неовоприобретенных территорий (ресурсов) и делает это именно за счет (и, как оно полагает — во благо) народа. Подобная откачка ресурсов из центра на периферию ведет к тому, что необходимая материальная субстанция не наращивается в нужной степени (или вообще сжимается, окраины наглеют и в итоге все рвется).

Решить нашу квадратуру, оставаясь в пределах этих циклов, практически невозможно, как невозможно сварить кашу из топора. Тут придется что-то добавлять — или убавлять.

Почему убавление, примитивизация функций социальной системы представляется малоприемлемым решением, уже было сказано выше. Наряду с чисто материальными факторами есть и такая вполне ощутимая и уловимая вещь, как национальное самосознание, чувство национального достоинства, связанное именно с ощущением принадлежности к высокой культуре.

Самая глупая идея «убавления» — это убавление территории — широпаевщина, крокодильщина, либеральщина и прочие «маленькие уютные Швейцарии». Это глупость по нескольким причинам.

Во-первых, как уже сказано выше, никто вовне не будет с этими швейцариями носиться, ввиду их необороноспособности их просто ликвидируют вместе с населением, скормят латышам, татарам, финнам и грузинам.

Во-вторых, если бутерброд с тонким слоем масла разрезать на десять частей, то на каждом минибутерброде масла не прибавится. Оно может прибавиться только одним-единственным способом — с других частей. То есть если порезать Россию на десять кусков, то богатой и счастливой окажется из них хорошо если одна, остальные ждет запредельный (именно запредельный) ужас, холод и нищета.

Первое, что нужно сделать в России, чтобы сильное государство и вкусная колабса оказались совместимы — это резко увеличить количество населения — русского, славянского, русскоязычного, финноугорского, а не пригнанных на багажных полках рабов

Альтернативная стратегия, периодическое использование которой и позволяет России вообще-то существовать — это стратегия прибавления, усложнения, а не упрощения системы. Скажем, альтернатива убавлению территории в общем-то очевидна, но в течение столетий нам ее тупо обламывают враги и интервенты, при нашем посильном участии. Прибавление населения. Это та политика, которую проводило русское правительство, создав, к примеру, Новую Сербию в Новороссии, привлекая немецких колонистов и т.д.

Вообще императорская Россия тут сделала колоссальную ошибку, занявшись идиотическим проектом «освобождения славян» вместо реалистического проекта репатриации славян и превращения тех же Новороссии, Урала и Сибири в славянский «Дикий Восток».

Фактически нынешняя политика гастарбайтерского нашествия является попыткой решить проблему с этой стороны, но негодными и подлыми средствами, завезя вместо людей и граждан — рабов. Заметим при этом, что все попытки решить эту проблему с нормальной стороны, репатриацией русских, предоставлением гражданства тем, кто хотел бы уехать с Украины, союзом и воссоединением с Белоруссией и т.д. попросту саботируются, то есть там ведется тупо диверсионная работа, чтобы не получилось ничего.

Первое, что нужно сделать в России, чтобы сильное государство и вкусная колбаса оказались совместимы — это резко увеличить количество населения. Хотя бы миллионов на сто. Еще раз, населения русского, славянского, русскоязычного, финноугорского, а не пригнанных на багажных полках рабов, которых можно только выгнать обратно, и так рано или поздно и будет.

Можно всерьез вложиться в рождаемость и снижение смертности, можно воссоединить Украину и Белоруссию, можно репатриировать из регионов, куда мы в ближайшие полвека не собираемся возвращаться, всех русских (вернуться никогда поздно не будет), можно улучшить условия для экспатов из южной, восточной и западной Европы и штатов (но не за счет русских).

Только резко увеличив населенность России, можно будет создать достаточный для содержания нужного в России сильного государства прибавочный продукт, вместо того чтобы заниматься отъятием необходимого.

Второе, как это ни смешно прозвучит, это инновации. Но только под инновациями имеется в виду совсем не то, что сейчас. Сейчас население предлагают заставить покупать энергосберегающие лампочки, не удосужившись выяснить, есть ли у населения деньги на эти лампочки. Под теми инновациями, которые позволят минимально удешевить государство в России, имеются в виду прежде всего инновации, нацеленные на военное превосходство.

Россия могла себе позволить минимально спокойное внутреннее развитие только тогда, когда очень наглядно демонстрировала всей Европе свое однозначное военное превосходство. Абсолютное превосходство.

Данила Щеня громко разбил Литву у Ведроши, и полвека Россию никто и не думал трогать. Стоило Ивану IV проиграть Ливонскую войну, как нас едва не слили за борт мировой истории.

Относительно здоровое и мирное развитие елизаветинской России было куплено Петром под Полтавой, расцвет эпохи Екатерины II стал возможен благодаря тому, что ее дядюшку Фрица образцово выпороли под Кунерсдорфом (а русофобствовавших прусских журналистов уже нефигурально выпороли в Берлине), длительное спокойствие николаевского царствования было плодом Бородина и Лейпцига. Стоило проиграть Крымскую войну, как пошли два десятилетия мятежей и нестабильности, которые выправились исключительно благодаря победам Скобелева. Под Плевной и на Шипки куплены были успехи Александра Миротворца. Проигравшую Русско-японскую войну Россию опять едва не слили за борт в 1917 году. Победивший Гитлера и создавший ракетно-ядерное оружие СССР мог баловаться хотя бы хлебом с маслом, болгарскими огурчиками и шпротами на праздники (строго говоря, мог бы позволить себе и больше, если бы вместо строительства соцлагеря занялся бы укреплением России).

Под теми инновациями, которые позволят минимально удешевить государство в России, имеются в виду прежде всего инновации, нацеленные на военное превосходство 

Зависимость настолько прямая, что даже спорить не о чем. То есть нам нужен не абстрактный инновационный скачок в области качества жизни, а очень конкретный военно-технический скачок, который позволит иметь мир, не вытягивая все до последней копейки на оборону.

Наконец, нужно выполнение третьего условия, которое в русской истории является первым. Экспансия. Военная, мирная, дипломатическая, экономическая, культурная, какая угодно.

Строго говоря, в случае достаточного уровня обороноспособности выбирать методы будем мы. Направления экспансии в общем вполне понятны. Надо тупо двигаться в те стороны, откуда нас больнее всего тыкают шпильками и булавками. Это вообще нормальный способ роста империи — устранение источников дискомфорта + великая имперская мечта, так сказать, Колумбова Индия, киплинговская Африка и т.д.

И вот тут вот надо избежать главной ошибки русской государственной экспансии (народ никогда этой ошибки и не делал) — попытки держать уровень новых земель за счет старых. Напротив, надо обогащать старые за счет новых. А на новых все предоставлять свободному народному творчеству и предприимчивости. И все получится.

В общем рецепт у меня получился до неприличия простой и незатейливый: новые земли, новые люди, военно-технологические скачки. Никаких нанотехнологий и социопостгламурмодерна. Последние, впрочем, для того и выдуманы, чтобы имитировать поиск решений, уклоняясь от очевидности. Это те необходимые ингредиенты, которые необходимо добавить в котел, чтобы каша из топора получилась.

Все они сводятся к одному: сделать так, чтобы государство в России перестало отбирать у народа часть необходимого продукта и не экспроприировало весь прибавочный, и чтобы при этом государство не ослабло до невозможности сопротивляться внешним угрозам.

Как только эта проблема будет решена, нормальный ход исторического процесса доделает все остальное. А все остальное сводится к двум главным производным проблемам России (от вышеописанной главной): к дуракам и дорогам.

Переводя на более приличный язык — это проблема информационной связанности, уплотнения информационного пространства и ускорения информационного обмена, и проблема транспортной связанности, проблема ускорения товарообмена и человеческих перемещений.

Мне очень нравится формула Т.Б.Щепанской: «русские — движущийся народ с самосознанием оседлого». В России станет почти идеально комфортно, если Москва и Петербург станут в плане хронотопа одним городом, Москва и Астрахань — одним уездом, а Москва и Красноярск — одной губернией.

Это, кстати, в свою очередь снимет часть отрицательного эффекта от недонаселенности — люди смогут быстро перемещаться. Понятно, что эта проблема решается только на государственном уровне — разработка новых магистралей и скоростных средств перемещения, создание системы дорог (авто, речных, железных, воздушных, каких угодно, да хоть скоростных перелетов через космос).

Как и проблема первичной инфраструктуры для ускорения информационного обмена, а это не только интернет, но и увеличение объема книжного рынка, повышение образовательного уровня, развитие системы музеев и библиотек и т.д. То есть русский должен знать больше, думать быстрее и иметь возможность делать все это не только дома, но и в дороге.

Если же решатся эти две задачи, то все остальное — еда и одежда, состояние правовой системы и вопрос о милиции решатся автоматически, поскольку у русских будут время и инструменты для решения всех этих вопросов. А большинство критических проблем в этой сфере порождается именно обозначенным в начале основным противоречием русской истории.

КОЛБАСА

Прижал я хлеб к себе изо всей силы, сало в левой руке держу и до того растерялся от такого неожиданного поворота, что и спасибо не сказал, сделал налево кругом, иду к выходу, а сам думаю: «Засветит он мне сейчас промеж лопаток, и не донесу ребятам этих харчей». Нет, обошлось. И на этот раз смерть мимо меня прошла, только холодком от нее потянуло... Вышел я из комендантской на твердых ногах, а во дворе меня развезло. Ввалился в барак и упал на цементованный пол без памяти. Разбудили меня наши еще в потемках: «Рассказывай!» Ну, я припомнил, что было в комендантской, рассказал им. «Как будем харчи делить?» — спрашивает мой сосед по нарам, а у самого голос дрожит. «Всем поровну», — говорю ему. Дождались рассвета. Хлеб и сало резали суровой ниткой. Досталось каждому хлеба по кусочку со спичечную коробку, каждую крошку брали на учет, ну а сала, сам понимаешь, — только губы помазать. Однако поделили без обиды.

Михаил Шолохов. «Судьба человека».

А теперь от истории и социологии — к антропологии и моралистике. Чем плох дискурс про «не надо зажираться, сытно и вкусно кушающий человек свинеет, а голодающий и постящийся — морально выше». Плох он прежде всего тем, что является неправдой.

Во-первых, голод и пост являются противоположными вещами. Поститься может только тот, кто не голодает. Голодающий не может и не должен поститься. Заметим, что людей «в обстоянии» — путешествии, узилище, плену, беременности и т.д. Церковь обычно освобождала от обязанности поста, не вменяя его нарушение во грех. Пост — это добровольный выбор свободного и имеющего набитый холодильник человека.

Во-вторых, абсурдной ложью является представление (очень широко распространенное), что бедный и голодающий более терпелив и вынослив, чем богатый и сытый. Реальность прямо противоположна этой бредятине. Обычно сытый и богатый гораздо более терпелив и вынослив, чем бедный.

Во-первых, у него есть ресурсы, чтобы переждать и выдержать там, где бедный сразу остается на нуле и просто умирает с голоду. Во-вторых, даже психологически богатый и сытый готов потерпеть какое-то время лишения, зная, что потом будет лучше. Проблема в том, что сытый знает, что «бывает и лучше». Голодный этого не знает и становится жертвой отчаяния. Именно поэтому в претерпевании сильных лишений «бедный» сдастся и свалится первым, что, собственно, мировая история и демонстрирует на неисчислимом множестве примеров.

Кроме того, бедному и голодному не хватает еще одной вещи, которая составляет конкурентное преимущество богатого и сытого. Он вынужден слишком отвлекаться на частности, он погружен в тревожную заботу. Собственно модусом существования голодного является непрестанная тревога о завтрашнем и даже сегодняшнем дне, реагирование на любые сильные раздражители, которые могут дать пищу или представлять угрозу.

Бедный и голодный реагирует на каждый чих бытия и именно поэтому обречен проигрывать богатому и сытому, который может легко отличать сигналы о главном от второстепенного. Известна поговорка, что где тонко, там рвется. Так вот, бедный, который привык к тому, что рвется всюду, погружен в непрерывную панику — любое изменение обстановки кажется ему таящим угрозу фатального разрыва. Достаточно двух-трех ложных выпадов, чтобы бедный оказался полностью в плену паники.

Богатый силен именно своей свободой от второстепенных раздражителей и сигналов. Он может себе позволить реагировать лишь на основное и фундаментально опасное. В этом тоже есть свои минусы, поскольку богатый гораздо менее устойчив к критическим ударам. Бедного сложнее ударить вглубь, поскольку у него этой глубины нет. Но зато у богатого есть время среагировать на нанесенный удар, поскольку тот никогда не бывает смертельным.

Сказанное, конечно, не означает, что у голодного перед сытым нет никаких шансов. Так не бывает. Но его шансы специфичны, фактически они построены на том, что богатый решит ретироваться, поскольку драться себе дороже, но ретироваться не успеет, завязнет. Тогда он попал. Но ради таких шансов специально культивировать в себе бедность и морить себя голодом на цивилизационном уровне, право же, не стоит.

Тем более в русском случае, где объем и качество проделанной работы напрямую зависит от качества харча. Тем, кто хочет как-то судить о России, нельзя предоставлять этого права раньше, чем они прочтут хотя бы «Письма из деревни» А.Н.Энгельгардта, одну из немногих во всей писанине нашего образованного класса реальных попыток заглянуть в «физиологию» жизни русского народа.

Свое замечательное седьмое письмо Энгельгардт посвятил физиологии питания русского мужика и в частности, казалось бы, столь драгоценному для некоторых тезису: «иногда бывает, что не стоит хорошо есть» и что не стоит слишком большого значения придавать мясу и колбасе. Однако обоснование этих тезисов русской диетологии у Энгельгардта полностью отличается от демагогии о «вреде колбасы». За подробностями отошлю читателя к первоисточнику, здесь же приведу тлишь основные выводы.

1. Не стоит хорошо есть тогда, когда не собираешься много работать;

2. Надо знать еду, на которой сработаешь много, и еду, на которой сработаешь мало, «сбережешь себя»;

3. Хорошей еды требует такая работа, оценка и оплата которой зависят от индивидуальных усилий и не позволяют спрятаться за массу;

4. Главной особенностью и «рабочим элементом» русской трудовой кухни является не мясо само по себе, а жир, не тот хорошо живет, кто живет «мясно», а тот, кто живет «жирно».

Отсюда следует масса интереснейших «вторичных» выводов. Во-первых, хорошая пища в России не блажь и не прихоть, а необходимое условие нормальной работы. И в каком-то смысле именно недокорм является не только следствием, но и причиной «недостаточности субстанции» в России.

Мы нарабатываем ровно настолько, насколько наели, а может, даже и еще меньше, поскольку формирующиеся по большей части в России социальные системы (формирующиеся именно с недокорма) построены на нивелировке результатов личного труда. За это безобразие целиком и полностью ответственны наши верхи — «мужик» не хотел, не хочет и не любит работу, в которой его усилия и заработки нивелируются лодырем и балбесом.

А образованные потомки этих мужиков еще больше не любят высокоумных рассуждений потомков лодырей о «лени, нелюбопытстве и склонности русского мужика к уравниловке».

Наконец еще одно, — это историческая ограниченность описанной Энгельгардтом модели, завязанной на простую, грубую, жирную и располагающую к работе пищу. Это модель, пригодная для слабоурбанизированного общества, построенного на физическом труде. Урбанизация и переход к умственному или легкому физическому труду, требующему квалифицированных усилий и мелкой моторики, делают эту диету не то что бесполезной, а почти вредной — за вычетом зимнего периода, когда водка, жирная селедка и картошка с луком согревают. 

В эту диетологическую ловушку попала, кстати, советская власть. Она сумела довольно быстро, хотя и за счет крайней жестокости, обеспечить народ гречкой с постным маслом, сайрой в масле и другими компонентами, может, и не особо вкусной, но вполне добротной пищи. Но она же, взяв этих людей, переместила их из деревень (где такая диета пошла бы на ура) в города.

Городской же образ жизни и городские профессии требуют диеты гораздо более утонченной — менее калорийной, зато предполагающей гораздо большее разнообразие вкусовых ощущений, стимулирующих умственную активность и большую тонкость и точность реакций (можете со мной спорить, но я точно знаю, что взаимосвязь между тонкостью вкусовых и осязательных ощущений самая непосредственная).

Современная городская диета — это диета не крестьянина, а скорее охотника. В результате, поставив себе задачу «накормить», советская власть, когда в решении этой задачи почти преуспела, оказалась в положении «морящей голодом».

Кстати, самым бредовым аргументом против вкусной и здоровой пищи для русского человека является ссылка на то, что «в перестройку уже продали великую державу за палку колбасы». Это суждение либо преступно глупое, либо цинично гнусное. Ибо поведение наших сограждан в перестройку и вся эта колбасная революция была типичным примером поведения очень бедного и очень голодного человека.

Кстати сказать, гораздо более бедного и голодного, чем тот, который сражался с немцами в Великую Отечественную. Тогда очень важным психологически моментом в образе немецкого оккупанта были «мамка, яйки», то есть его попытки отобрать и присвоить твою еду. То есть к русскому, у которого еда есть, врывался голодный поджарый немец и пытался еду отобрать. И немца ненавидели, в том числе и за это (а глупое немецкое командование еще и усугубляло ситуацию запретами кормить оккупированное население).

Тема того, кто кого кормит и кто кому дает еду, была в военной мифологии настолько важной, что стала кульминацией шолоховской «Судьбы человека». Помните знаменитое: «Я после первой не закусываю». Там вообще очень хорошо прописана тема немцев как раз как тех, кто морит голодом. «И кормили везде, как есть, одинаково: полтораста грамм эрзац-хлеба пополам с опилками и жидкая баланда из брюквы. Кипяток — где давали, а где нет. Да что там говорить, суди сам: до войны весил я восемьдесят шесть килограмм, а к осени тянул уже не больше пятидесяти. Одна кожа осталась на костях, да и кости-то свои носить было не под силу».

Образ американцев, который создавала та же советская пропаганда — это образ сытых, пресыщенных людей. Во время войны это началось — американцы нам тушенку посылают. Дальше позорный фарс с «догоним и перегоним Америку по мясу и молоку». Оттуда и до позднесоветской «продовольственной программы» у русского человека систематически культивировалось чувство, что он голоден, недокормлен, что у врагов есть колбаса, а у него — нет.

«Колбасная капитуляция» 1989–1991-го была поведением не «гедонистов», а как раз людей, в которых систематически вбивали и культивировали чувство голода. Про американцев было понятно, что эти хоть затопчут, да перед этим накормят (жратвы-то у них навалом, не жалко). Появление в Москве Макдональдса, в сочетании с исчезновением продуктов в магазинах были идеальной психологической подготовкой к общей сдаче (а у меня, в общем, нет никаких сомнений в том, что недокорм в СССР в 1990-91 был связан не только с кривизной взаимодействия кооперативной и государственной системы, но уже и вполне искусственно организовывался).

Сторонники принудительного «поста» будут подавлять русскую национальную идею. «Борцы с русским национализмом» будут морить голодом, поскольку именно голод — основное лекарство против чувства национального достоинства у русских 

Да, когда началась «свобода торговли», то все, кто мог ею воспользоваться, тупо и по-свински отжирались. Но именно отжирались, а не гедонистически наслаждались едой. Эпоха гедонизма началась года с 1997-98 и почти немедленно начали бродить в русских головах крамольные мысли — а не послать ли нам Америку подальше, а не лучше ли жить своим умом, а не задолбали ли эти Ельцин с присными и демократы.

Те, кто пугает «гедонизмом» и орет о вреде колбасы, боятся отнюдь не либерализьмы (каковая порождается в нашем климате жгучим голодом и униженностью), а как раз "национализьмы" и всяких опасных русофильских мыслей, которые вытекают из полного желудка, наличия досуга для размышлений и отсутствия панического страха перед завтрашним днем.

Так на это, собственно, и нужно смотреть. Сторонники принудительного «поста» будут подавлять русскую национальную идею. «Борцы с русским национализмом» будут морить голодом, поскольку именно голод — основное лекарство против чувства национального достоинства у русских.

РЕЗЮМЕ

Почти против воли автора наше размышление о государстве и колбасе весьма и весьма затянулось. Поэтому я позволю себе в краткой форме подвести его основные итоги. Любые рассуждения о том, что раз «не колбасой единой» жив русский человек, значит, можно морить его голодом да еще и вменять этот голодомор в добродетель, — есть грех и мерзость перед Господом, Тем Самым Господом, Кто в дни своей земной жизни превратил воду в вино и умножил хлебы.

Русский человек и так слишком много голодал и будет голодать еще в будущем, чтобы издеваться над ним, выдвигая идеологические обоснования для вручения ему вместо хлеба камня.

Все эти «обоснования», нравится это их авторам или нет, являются ничем иным, как перепевом идеологии коррумпированного россиянского чиновничества, которое уже не знает, под каким соусом еще что украсть, пусть даже и ценой чьего-то голода. Другое дело, что само это воровство, наряду с субъективной подлостью имеет и вполне объективные исторические причины, связанные с главным социально-экономическим противоречием русской истории.

Что это за противоречие? Это противоречие между крайней узостью и скудостью материальной субстанции русской истории и необходимостью для успешного продолжения этой истории чрезвычайно развитой и разветвленной функциональной надстройки — военной (поскольку вдвойне усугубляющим ситуацию ведущим фактором русской истории является перманентная внешняя угроза), политической, культурной. Это противоречие ведет к тому, что государство и правящие классы систематически отбирают у населения не только весь прибавочный продукт, но и часть необходимого (и тут уж обычно не до колбасы).

Собственно, само длительное существование в этих условиях русской системы является практически чудом. Вдвойне чудом является то, что движение русской истории идет не за счет «упрощения» политической и культурной надстройки и приведения её в соответствие с возможностями «базиса», а за счет усложнений этой системы — инновационных и культурных скачков, военных побед, внешней экспансии, представляющихся почти нечеловеческими достижений. Иногда эти достижения требуют чудовищного перенапряжения народных сил, в том числе и голодухи, но их результатом является возможность хоть ненадолго перевести дух...

По этой самой причине — «упрощаться» для России и русских бессмысленно. Поскольку вся сложнейшая историческая эквилибристика возможна только за счет сложности русской цивилизации. Но из этого не следует, что не стоит ставить задачу с другого конца — задачу усложнения материального фундамента, накопления материальной субстанции, на которую может опираться русская цивилизация. Постановка такой задачи, если мы не хотим каждый раз выходить из кризисов за счет людоедства, исторически и логически неизбежна.

Некоторые вводные здесь уже понятны.

Во-первых, это решительный и жесткий отказ от разрушения. Фактически это главная аскеза, которую должны наложить на себя русские, даже если для нашей этнической психологии более мил ход с «до основанья, а затем...» (в чем я, впрочем, сильно сомневаюсь).

Во-вторых, устранение диспропорции между огромной территорией и небольшим населением — главной диспропорции в социально-экономическом фундаменте России. Сделать Россию более населенной страной (населенной русскими и русифицируемыми этническими элементами) — задача первостепенной важности.

В-третьих, снижение уровня внешней угрозы хотя бы на промежуток в 50-70 лет, что возможно только при достижении (и наглядном доказательстве на чьей-либо подходящей шкуре) значительного военно-технического превосходства. Давно и многими уже говорилось о необходимости «уйти в себя», сосредоточиться на «острове России», но подобный уход в себя возможен только с позиции силы. Впрочем, возможен ли?

Ведь, в-четвертых, еще одной принципиальной задачей при налаживании русского роста является задача осуществления внешней экспансии. К сожалению, внутренняя колонизация, которая даст нам существенный прирост в материальном фундаменте, возможна только за счет ресурсов, которые надо взять откуда-то извне. Недостаточные внутренние ресурсы России вели и ведут к тому, что большую часть своих критических проблем мы решали за счет экспансии (этим мы, кстати, ничем не отличаемся от других цивилизованных народов, только наша зависимость от пространственного и ресурсного расширения более критична). «Бесхозных» пространств вокруг России достаточно много и будет с годами еще больше. Важна четкая решимость эту экспансию осуществлять.

На самом деле, после решения этих рамочных (или, если хотите, матричных) проблем, «Бог и русская судьба», гений и трудолюбие русского народа доделают внутри этих границ все остальное. Надо только не забывать этот гений и трудолюбие кормить и защищать, или не удивляться, почему не поет и не пляшет голодная птица в свинцовой клетке.